Комик-трест: от юмора – к доверию (интервью после премьеры)
Театр «Комик-трест» существует в особом пространстве где-то между клоунадой, драматическим театром, пантомимой и балетом. Сами «трестовцы» утверждают, что театр у них «не драматический, не стационарный и не репертуарный». На их официальном сайте можно прочесть, что коллектив тяготеет:
«Более к клоунаде, чем к трагедии
Более к движению, чем к слову
Более к импровизации, чем к драматургии
Более к космополитизму, чем к местечковости.
Более к Более, чем к Менее»
Спектакль «Спам для фюрера», премьера которого состоялась в марте 2007 в Санкт-Петербурге, объединил все существующие выразительные средства – от балаганчика серебряного века и цирковой буффонады до военной кинохроники и рекламных роликов. Жанр спектакля на афишах был заявлен вполне в духе времени: «малобюджетный театральный блокбастер».
Описать словами этот спектакль невозможно. Многосоставной, полифоничный, «Спам для Фюрера» проще всего сравнить с грандиозным карнавальным действом, где представлены все жанры и сюжеты человеческой комедии.
В течение двух часов перед зрителем проходит ряд музыкально-драматических и экранных картин, ассоциативно и идейно перекликающихся друг с другом. Мы видим, что мировая война началась не в середине прошлого века, и кончится – увы! – не сегодня. Война за души, война за любовь, война человека против себя самого…
Но клоуны играют не только в войну. Они играют в одиночество и любовь, ненависть и смерть, прощение и воскресение. И странным образом эта несерьезная клоунская игра возвращает зрителя к осознанию Истины в той ее изначальной библейской простоте, к которой призывал Сын Человеческий.
Они говорят о вечных ценностях на несерьезном языке комического искусства.
О том, каким образом высокие идеи вмещаются в «низменные» карнавальные жанры, мы и говорим сегодня с художественным руководителем театра «Комик-трест» Вадимом Фиссоном, актрисой Наталией Фиссон и актером Игорем Сладкевичем.
Вечные нравственные вопросы, затронутые в вашем спектакле, выражены в том числе и с помощью библейских образов. Что подтолкнуло вас обратиться к Писанию?
Игорь Сладкевич: я бы все же начинал не с Библии. Вечные вопросы начались, когда один человек у другого что-то украл, да еще и палкой по голове ударил, а третий начал его стыдить. Чувствуете, завязка какая? С другой стороны, если бы все было хорошо и благостно, человек никогда не узнал бы, что такое плохо, и не задумывался над тем, по какой дороге ему идти. Вот отсюда и родились все вечные сюжеты, в том числе и библейские.
Вадим Фиссон.:
Не нужно читать много книг, можно читать и одну, главное – вдумчиво. Собственно, от того, какую книгу ты читаешь, все и зависит. Если ты читаешь букварь, то и существуешь на уровне букваря. Ну а тот, кто читает Священное Писание, и мыслит на уровне Книги Книг.
Может ли комическое искусство заставить человека задуматься над тем, что не касается сиюминутных, видимых проблем? Может ли оно привести его осознанию того, что над нами Что-то или Кто-то есть?
В.Ф.: Лично я горд тем, что Ветхий Завет начинается с моей фамилии: как известно, Эдем был расположен между четырех рек: Фисон, Гихон, Тигр и Евфрат. Поэтому я постоянно возвращаюсь к этой Книге и перечитываю первые страницы, особенно перед премьерой или каким-то важным событием. Это дает мне возможность почувствовать какую-то связь с глубокой мифологией. А если серьезно, великих книг много, и у каждого народа она своя – Тора, Коран, Веды. Мне кажется, Бог должен прежде всего в тебе самом – с этого начинается и вера, и вечные вопросы, и личные отношения с Всевышним.
Искусство же (в том числе и комическое) помогает выстраивать подобные отношения – когда ты существуешь как передающий элемент этой творческой энергии. Конечно же, это возможно только в том случае, если ты честен, если в тебе нет побочных стремлений «срубить побольше бабок» или получить какие-то блага от сильных мира сего. Когда ты действительно искренен, говоришь то, что думаешь, чем ты живешь, тогда эта связь и получается.
В клоунаде вольное обращение со святыми вещами может вызвать негодование. Мы не говорим сейчас о религиозных ценностях. А вот Великая Отечественная Война для нашего народа тема священная и болезненная. Можно ли шутить над великой войной, над великой Победой?
В.Ф.: На вопрос о священном я всегда отвечаю так: у Бога тоже есть чувство юмора, иначе Он бы не сотворил утконоса. Понимаете, в каждом явлении есть две стороны. Одна – трагическая, а другая – комическая, теза и антитеза. Это уже наше политизированное идеологическое сознание приучило нас к тому, что есть вещи, над которыми нельзя смеяться, потому что они «на пьедестале». Естественно, когда они на пьедестале, когда они высоко, смеяться неудобно. Но давайте не забывать, что война была здесь, внизу, в реальной жизни. Это было жуткое, страшное время, но и в нем была масса комического. Это была жизнь, а жизнь состоит из разных сторон. Мы не хихикаем над войной, нет. Но когда мы подвергаем осмеянию Гитлера, какие-то стереотипы, навязанные нам с времен давних и не очень, то именно этим мы и располагаем зрителя к себе, и он готов идти дальше и размышлять вместе с нами о серьезных вещах.
А можно ли размышлять о серьезном в таком несерьезном тоне?
В.Ф: Дело в том, что сейчас очень циничное время, когда никто ни во что не верит. И приходя в театр, человек изначально не доверяет тому, что будет происходить на сцене. Зал еще не заполнен, занавес не открылся, а я уже готов кричать «Не верю!», потому что методы, которыми меня пытаются убедить, архаичны до предела. А вот когда ты начинаешь вместе со зрителем смеяться над чем-то, иронизировать, и выстраиваешь в смехе мостик доверия, то потом уже можно говорить о чем-то важном и высоком, и это проникнет в душу, потому что зритель тебе доверяет.
В какой-то момент действие в спектакле переходит в плоскость экрана и превращается в компьютерную «стрелялку». Что это – попытка достучаться до молодежной аудитории?
Н.Ф.: Скорее, это попытка высмеять сегодняшние стереотипы, на которых строится ощущение той войны. Наша ирония связана с тем, что для нынешней молодежи отечественная война 1941 года кажется такой же далекой, как и война 1812 года.
«Компьютерная презентация плана «Барбаросса» – именно такой стереотип?
Н.Ф.: И это, и многое другое… Вот как мыслит современный подросток: разве у Гитлера могло не быть мобильного телефона? Разве не присылали ему смс о ходе военных действий? В общем, сплошная каша в мозгах.
В.Ф.: Причем каша становится еще больше, когда можно купить компьютерную игру и играть в Сталинградской битве на стороне или русских, или немцев, выиграть ее или проиграть. А вот это-то как? Нравственно? Здесь уже юмора нет, а есть просто выбор, как в супермаркете: ты за кого? Именно это и надо высмеивать, такое равнодушно-потребительского отношение.
Н.Ф.: Так что, возвращаясь к вопросу о священном: мы смеемся не над подвигом, а над тем, как это сегодня воспринимается.
В.Ф.: А когда у нас в финале встречаются два ветерана, я никакого смеха не слышу
Игорь, в этой сцене вы играете одного из ветеранов. Что вы чувствуете в этот момент?
И.С.: Естественно, я сопереживаю своему герою. Для меня это не отстраненная маска, не чужой персонаж. Я его по-человечески проживаю…
В.Ф.: Знаете, когда я вижу эту сцену, в первую очередь меня цепляет то, что они – и Игорь., и Коля (Николай Кычев – О.Л.), душой болеют за этих людей, что для них лично ценна эта история. После премьеры Андрей Толубеев подошел к нам и сказал, что такой глубины, такой проникновенности он не видел в драматическом театре. А я думаю, потому так и получается, что это не столько драматическое, сколько человеческое переживание. Их самих это задевает и волнует, потому эта сцена настолько и «прошибает» зрительный зал.
Н.Ф.: нам эта история важна еще по одной причине. Сейчас в Ленинградской области устраивают кладбища немецких солдат, погибших здесь в войну. Занимаются этим немцы из Народного Союза Германии по уходу за военными могилами. И вот не пожилые люди, которые пережили эту войну, кричат «Не смейте этого делать!». Протестует молодежь, которая о войне вообще не имеет никакого понятия.*
*Речь идет об протесте против деятельности «Народного союза Германии…» со стороны молодежных радикальных организаций. Подобные акции проходят не только в Ленобласти, но и в других регионах России – Ржеве, Твери, Краснодарском крае, где также устраиваются немецкие военные кладбища.
С этим связан ваш, прямо скажем, малооптимистичный финал, когда вслед за примирением ветеранов-врагов идут кадры с маршем неонацистской молодежи, хотя, казалось бы, сегодняшние поколения должны сделать выводы из ошибок своих дедов?
В.Ф.: В том-то и странность, что молодежи еще пока нечего делить. Тем, пожилым, было что делить, но в итоге они пришли к осмыслению того, что война может породить только войну. Лишь примирение и взаимное прощение может быть реальным шагом к миру.
Н.Ф.: Те, кто прошел эту войну, друг друга уже давно простили…
В середине спектакля Николай Кычев внезапно «выходит из образа», и начинает говорить о своем детстве, причем говорить на своем родном пинежском диалекте. Откуда взялась эта тема, которая, казалось бы, вообще никак не пересекается с сюжетом и общим настроением спектакля?
В.Ф.: Почему возникла эта тема? Нам просто хотелось понять, где какие остались островки подлинного, настоящего. Ведь 9 мая для нас – такой же островок. Мы потерялись среди праздников святого Валентина, «старинного русского народного» праздника Хеллоуина… Но есть какие-то истоки, какие-то вехи, от которых нужно начинать. Эти вехи и есть – 9 мая, детство, родина, которая у каждого – своя. У Коли это Пинега…
Этот деревенский монолог очень контрастирует с глянцево-гламурными кадрами с модных показов, рекламой. Так задумано специально?
В.Ф.: Мы хотели показать, что в тех людях, которые в Пинеге, которые с говорком, в них есть еще надежда, есть душа. Эти люди ведь тоже островки настоящего. Именно они сохранят генофонд. А не те ребята, что в Куршевеле его раскидывают. Потому что в гламурных журналах, в славных улыбчивых ребятах с фарфоровыми зубами, уже ничего не осталось, ни жизни, ни души.
Н.Ф.: Самое грустное, что и традицию давно уже превратили в гламур. Ведь на этом, как и на теме войны, тоже идет много спекуляций. Что такое русская традиция в общем понимании? Флейта, бубен и утюг. Медведь на балалайке. «Рашен колобашен». Вот и Гитлер у нас мечтает о такой сувенирной России – водка, матрешка, балалайка, «Велком ту Раша». Нам хотелось обратиться к чему-то подлинному, к тому, что есть настоящая традиция, выпестованная веками.
А что для вас Традиция – в широком смысле?
И.С.: Для нас традиция – это то, что держит людей вместе, объединяет, сплачивает.
Н.Ф.:В России мы считаемся нетрадиционным театром. Но мы говорим о традиционных ценностях, пусть даже наши методы кажутся кому-то необычными.
В.Ф.: Традиция – это уклад, основа, базис. То, на чем держится любое государство, любой социум. Если традиция уходит, начинается разброд, качание, лозунги типа «выбросим Пушкина за борт революции!» и все такое. Мне кажется, любой авангард (если это, конечно, не безбашенный, немытый андеграунд), должен основываться на традиции. Мы занимаемся неформальным театром именно потому, что у нас в базисе драматическое искусство – школа Товстоногова, у нас в базисе профессиональная клоунада и профессиональный балет. Наше разрушение стереотипов основывается на знании предыдущих достижений, которые мы впитали, и которые мы видим несколько иначе. Авангард зиждется на традициях, просто он преобразовывает их с помощью современных, созвучных ему выразительных средств.
Откуда черпает свои творческие силы театральное товарищество «Комик-трест»?
В.Ф.: Есть очень простая истина, о которой мы стараемся не забывать: чем больше ты отдаешь, тем больше ты получаешь. Надо нести себя в мир, отдавать себя миру, а мир, в свою очередь, обогатит тебя. Это общий закон жизни. И в театре то же самое: чем более ты искренен со зрителем, чем больше ему отдаешь, тем больше он тебе возвращает. Получается такая цепная реакция добра, которая в самом деле помогает выращивать ростки творчества, человечности и правды.
Отдавать себя миру – по сути, это и есть основная идея христианства. А вы счастливы?
И.С.: Я счастлив, я доволен своей жизнью, своей работой в «Комик-тресте». Хотя всю жизнь сомневался, правильно ли то, что я делаю. Но мне кажется, это хорошо, сомнение – лучший друг творческого человека. Постоянно искать, каждый день сомневаться, спрашивать себя: а прав ли я? Это тоже счастье…
Н.Ф.: У меня в последнее время вообще очень оптимистичный взгляд на жизнь.
В.Ф.: Счастье это категория субъективная. Это не какая-то идеальная картинка, на которой сахаром по меду написано: «Комик-трест», вот такие счастливые, довольные собой ребятки. У нас хватает проблем, и сложностей, и трагедий, но главное в том, как ты через это все проходишь, и что ты выносишь из этого. Если у тебя в жизни никогда не было минусовой точки, ты ни за что не поймешь, когда у тебя будет плюсовая. Через страдания ты рождаешься как личность, преодолевая трудности, учишься творить. Мы счастливы, потому что мы вместе, и не только сейчас, когда мы востребованы, и нам хватает на кусок хлеба с маслом. Мы были счастливы и тогда, когда репетировали в полуподвалах, и порой не было денег на то, чтобы жить и есть, но мы всегда держались вместе – в этом и было, и есть наше счастье.